Это труженица по жизни, чей дух не сломлен войной, а сердце не озлоблено на непростую жизнь, трогательно добродушная, приветливая, удивительно приятная собеседница, и в свои девять десятков является обладательницей такой памяти, что молодой позавидует.
Дом Лидии Захаровны стоит на пригорке тихой улицы, где не ездят машины и не снуёт народ. Он не похож на другие — вход не «охраняет» высокий забор, он окружает дом, не «захватив» крыльца. А оно идёт вровень с уличной дорогой, и, словно мост, направляет сначала в террасу, потом и в сам дом. История его постройки долгая, непростая и корнями уходит в послевоенное время.
На крыльце меня встречает огненно-рыжий молодой кот, а потом и хозяйка.
Наша сегодняшняя именинница — Лидия Захаровна Титова (день рождения 8 апреля) отмечает почётную дату — девяностолетие.
— Это мой сынок, — кивает она в сторону кота. — Я его так прозвала, а вообще он — Барсик. Кличку сын выбирал.
Ласковый, ручной кот, как лучик весеннего солнца, скрашивает будни долгожительницы. Она давно живёт одна, а похороны двух сыновей остались глубокой раной на материнском сердце.
Моя родная деревня – Богданово
Лидия Захаровна родилась в деревне Богданово, тогда ещё Батуринского района. Жили впятером: отец Захар Николаевич, мать Мария Васильевна, бабушка и двое детей — Таня и Лида, которая была младше сестры на шесть лет. Много работали, держали большое хозяйство, было всё, пока семью не раскулачили.
До войны младшая дочь успела окончить три класса.
Началась война. Отец воевал, был ранен и попал в госпиталь. При выписке к нему подошёл мужчина, после разговора с которым он отправился в Москву строить метро:
— Что ты умеешь делать? — спросил тот.
— Спроси лучше, чего я не умею, — ответил Захар Николаевич.
Он, действительно, был на все руки мастер — клал печки, строил дома, делал оконные рамы, шил сапоги. Любил порядок во всём, и на работе в колхозе слыл знатным умельцем — ремонтировал плуги, бороны, хомуты. Ко всем делам подходил ответственно и завершал с отличием.
Дочки называли его «папенька».
— Я и сама не знаю почему, ведь все в деревне называли своих отцов «тятя», «тять». Сестра называла папенька, и я так, — рассказывает Лидия Захаровна.
Мать Мария Васильевна работала в колхозе, была звеньевой, и вместе со своей бригадой сеяла, жала, косила, полола.
Война перевернула жизнь каждого члена семьи. Их родную деревню разбомбили и сожгли. Осталось только три дома, среди которых был и дом семьи долгожительницы.
Мать была ранена при бомбежке, осколок остался в печени. В госпитале хирург сказал, что оперировать нельзя. Осколок не тронули, с ним она прожила ещё долгие годы.
— Немцы часто наведывались в нашу деревню, — вспоминает Лидия Захаровна,- хватали кур, уводили коров. Однажды мама увидела в окошко, что на дорогу из деревни Мартыново немцы коров гонят. Таньку отправили в другой конец деревни предупредить людей, там, в уцелевшем доме, жила семья, у них было три коровы. Мол, скажи, чтобы спрятали в Третьяковский овраг. Только их прятать не стали, посчитав, что комолых (безрогих) немцы не возьмут. Наших трех коров спрятали в овраг, заросший кустарником.
Соседских коров забрали, своих мы спасли. А через какое-то время ночью пришёл партизан: «У вас есть корова? Я вам дам чек и после войны вам ее вернут». Мамка сказала, что немцев кормить не станет, а для своих пусть они помощью будут, может, быстрее немцев прогонят. Трех коров забрали в «Вяземский котел», а у нас остался чек с красной чертой сбоку.
Девятнадцать месяцев плена
Зимой 1942 года жителей Богданово погнали в плен в Белоруссию. Из родственников долгожительницы на родной земле остались лишь двое: бабушку не взяли из-за возраста, а тётку Анюту из-за болезни ног.
— Выгнали нас в конце января или в начале февраля, а пришли в Белоруссию только в апреле. Шли пешком. Свернёшь — застрелят. Впереди шли три лошади, запряженные в сани, где стоял пулемет с заряженной пулемётной лентой. Несколько немцев ехали на санях, другие распределились в колонне. Никогда не забуду, как женщина с двумя детьми, выбившись из сил, села на обочину дороги, прижав деток к себе. Их так и застрелили…
Идти было тяжело, есть хотелось страшно, ночевали в пустых домах, где под полом искали еду. Бывало, найдем картошку, мама котелок сварит, чтоб сейчас поесть и с собой на завтра взять. А раз так получилось, что в трёх деревнях подряд ни крошки съестного не было… На четвёртый день нашёлся мешочек ржи килограмма три-четыре, никто не захотел брать, а мама взяла. Когда печку затопили, она «спарила» котелок зёрнышек, вывернула на тряпки, мы зерно съели, а другой котелок нам по карманам рассыпала, это было питанием ещё на три дня, — вспоминает Лидия Захаровна.
Людей не кормили, и, невзирая на голод и холод, они должны были идти целый день. Лишь однажды каждому человеку дали по буханке хлеба, все радовались, а полицай издевался: «Вкусно вам? Ешьте. Этот хлеб только обваляли в муке, а тесто месили из опилок».
Ночевали в пустых домах, спали и в конюшне: на замерзший пол стелили сено, им же и накрывались, а в Ярцеве загнали в лагерь, откуда недавно увели военнопленных. Это было несколько построек с нарами в три этажа и большие шалаши человек на двадцать с костром посередине.
В Ярцеве людей держали долго, оказалось, что ждут поезд, который пойдёт до Германии.
— Стали сортировать. Забирали целыми семьями, а мы Богу молились, чтоб нас скорее погнали дальше…, — рассказывает долгожительница.
Мама всеми силами старалась сберечь дочек Лиду и Таню от голода и холода. Она носила с собой мешок с тряпками, которыми обматывала себе и девочкам ноги, каждый вечер меняла их, а мокрые укладывала под себя, чтоб к утру высохли. Но вскоре тиф оставил сестер без её заботы — Мария Васильевна потеряла сознание, и лишь в белорусском селе Круглое была определена на лечение.
Девочек повели дальше в деревню Ельковщина.
— Была Ельковщина первая, вторая и третья, еще их называли «кочерга», потому что располагались в такой форме. Взял нас мужик в свой дом, посадил на печку, а жена его сказала: «Вот вам печка, лавка, тут вода и дверь. Больше никуда ходить нельзя». Когда есть захотели, пошли по деревне просить. Танька говорит: «Давай ты по одной стороне пойдёшь, я по другой, потом поменяемся, что дадут, то и будем есть». Так и сделали. Дали нам хлеба, мы хорошие кусочки маме отложили, чтоб в Круглое отнести, остальные сами съели.
За ночь мы на печке нагрелись, сидели распаренные, вшами замученные, мы их с самого Ярцева с собой везли… Нас таких увидела соседская женщина, Дарьей звали, и пообещала к себе забрать, но только после того, как в ёвне (они так баню называли) вымоет.
Весь следующий день мы бегали смотреть — топится ли ёвня. Как дым увидели — давай на радостях свои тряпки собирать. В ёвне Дарья на каменку сначала наши вещи закинула, а потом и нас на полок посадила, чтоб вшей выгнать. Намыла нас и в хате на матрас, набитый сеном, положила, под голову такие же мешки дала и самоткаными покрывалами накрыла. Мы довольные уснули и проспали целые сутки.
Маму выписали, Дарья ее к себе взяла, а тут и мы с Танькой тифом заболели. Пришлось теперь маме идти по деревне просить. Люди добрые подсказали, чтоб горлач взяла, каждый по кружечке молочка нальет — вот и питание для девочек. Мы без сознания лежали, нам молоко понемножку в рот лили, так и выходились.
Много людей ходило просить еду по деревне, староста Ельковщины Данилэ расставил людей по всем дворам. Мама осталась у Дарьи, Танька к хромому мужику попала, а я к поляку Савицкому. Задержалась там недолго, после посадки плантации картошки у меня распухли ноги. Хозяин выгнал, я ползком до матери добиралась. Она упросила старосту больше меня Савицкому не отдавать, и он направил в другую семью. Там хозяйка добрая, меня кормила вместе со своими сыновьями, и между обедом и ужином наливала большую кружку молока, и кусок хлеба давала, пока её мать не вмешалась: «Нечего беженку раскармливать!» С тех пор, как вижу, что ребята есть садятся, уходила в сад, сорву яблочко и ем украдкой…
Позже мы с разрешения хозяев в пустой хате жить стали, но не одни. Собрались своей родней — получилось десять человек.
В деревне жили полицаи, был и наш земляк — из Холм-Жирковского. Однажды один из них чуть не застрелил меня за слово, сказанное в шутку…
А другой помог спасти Таньку от плена в Германию, её уже забрали в приёмную. Кто-то научил её, что надо почесать под коленкой и положить туда растение — лютик едкий. На этом месте образовались пузыри, похожие на ожог — больно было, Танька плакала всю ночь, полицай об этом сказал врачу. Таньку нашу отвели в больницу, а потом вернули нам, — не прерываясь, рассказывает Лидия Захаровна.
Без своего угла – везде лишний
Родное село Богданово немцы полностью уничтожили, при отступлении сожгли дотла оставшиеся три дома… Жилья не было, даже колхозная канцелярия была занята. Семья Лидии Захаровны стала жить в соседней деревне Божонка, потом в Погорелках, Рыбаках (недалеко от деревни Попово). Своего угла нет, и у чужих, и у родных — везде лишний, нигде тебе не рады. У отца Марии Васильевны было семь братьев, две дочери брата Федора жили в Игоревской.
— Мать пошла к Анюте, просила сказать, когда будет продаваться хатка или банька. А Анюта ей: живите у меня, как будут продавать, так и купите.
И скоро случай с женщиной из Божонки приключился — за собранные колоски с поля ей дали несколько месяцев тюрьмы. У неё слепая мать и дочь несовершеннолетняя — корову кормить некому: «Мань, не дай продать корову, прокорми до весны». Мама залежавшееся сено из под убранных стогов собирала, просушивала, так прокормили двух коров. У нас ведь и своя уже была, когда немцев прогнали дальше Литвы, Латвии, пригнали стадо коров из Германии, и по чеку дали корову. Ума не приложу, как мать его сохранила…
Чужую корову прокормили до весны, и эта женщина продала нам хату, разрешила платить частями. Нашу корову мама Таньке в приданое отдала, а телёнка от коровы сдала в колхоз, и деньги внесла за дом.
Как мы рады были! — расцветает лицо Лидии Захаровны. -Только дом был без крыши, пола и окон, а вместо печки — бочка на боку, да кирпичи. Кровать папенька поставил деревянную.
Ночью бревна носили, потихоньку строились. Потом обратился к папеньке мужик: «Николаич, сделай осадку на двух окошках, а я тебе доски на пол дам». Ещё папенька печку ему сложил, а он нам — кирпичи для печки. Крышу крыли еловой корой, папенька резал, а мы носили.
Мы выдохнули — пол есть, печка есть, крыша готова! — радостно завершает долгожительница.
Юная Лида, окончившая три класса до войны, стала учиться дальше. Снова пошла в третий класс, за эти годы всё позабылось, заново пришлось учиться читать по слогам:
— У нас ничего не было: ни ручки, ни пера, ни учебничка, ни даже газетки. Уроки ходила делать к девочкам в соседнюю деревню Сигеево, она целой осталась, потому что за речкой была, немцы туда не пошли.
Потом моя тётка Анюта вот что придумала — поймала петуха, выдернула перо, а мама заострила. Этим пером я писала. И чернила тетка сделала — достала сажи из трубы и залила кипятком. Третий и четвертый классы училась в Верховье, а пятый и шестой — в Боголюбове. В четвертом классе нас взял хороший преподаватель по математике, все были уже переростки, и чтобы подтянуть этот предмет, согласились на занятия после уроков. Занимались хорошо, в Боголюбове нас даже верховскими математиками звали. Дом строили, когда я последний год училась, шестой.
Так жизнь моя сложилась…
В двадцать два года Лидия Захаровна вышла замуж. С Евгением она познакомилась в Смоленске в автошколе. Там получила удостоверение шофёра на газогенераторную машину и два года до декретного отпуска работала шофёром в леспромхозе. В молодой семье с разницей в два года появились мальчишки — Александр и Николай. На работу вышла в ОРС заведующей промтоварным магазином.
С мужем прожили почти десять лет, а дальше — всё сама. Работала одна, мать — Мария Васильевна получала мизерную колхозную пенсию. Выручало хозяйство — держали корову, свиней, гусей, кур, мясо и молоко были всегда.
Сыновей вырастила, отучила. Старший пошёл учиться в Великолукский техникум на помощника лесничего, младший — в Смоленское железнодорожное училище.
У Лидии Захаровны стаж работы более сорока лет. Все трудовые годы отданы лесхозу — шофёр, учётчик, завмагазином, завскладом. Трудилась на совесть, не боялась браться за сложную и новую работу, справляясь на «отлично». Руководство ценило её, заслуженно называя палочкой-выручалочкой.
Сейчас у долгожительницы пять внуков и три правнука. Красивые свадебные фотографии внуков и внучек украшают большую светлую комнату.
В доме все просто, аккуратно и чисто. Заметив, что я рассматриваю его, долгожительница объясняет:
— Папенька умер, как я уже замуж вышла. Хатка маленькая была — комната, кухонка и сени. Брат отца предложил расширить дом — сени утеплил, получилась просторная прихожая, ещё пристроил терраску. Денег не было, чтоб рассчитаться за стройку — отдала корову. В той комнате те самые доски, что папенька стелил. Сейчас половая доска три сантиметра, а была пять. С тех пор ничего внутри дома не переделывалось.
Наша долгожительница живет тихой размеренной жизнью, дальше своего участка не ходит, читает любимую газету «Пенсионер», иногда смотрит телевизор. С делами по дому справляется сама — и пол помоет, и постирает, и кушать приготовит. Есть у бабушки невестка Валентина, которая заботится о ней — принесёт продукты, переделает дела, что Лидии Захаровне здоровье не позволяет.
Здоровья, бодрости духа, хорошего настроения и пусть близкие согревают Ваше сердце заботой и вниманием!
Виктория СМИРНОВА
